Семь стихий. Научно-фантастический роман - Страница 57

Домом Угря — великаны,
А карлики — Глубью.

…Утром мы отошли от гостеприимного берега. Вскоре показался второй остров архипелага. Его вулканический конус упирался в облака.

— Высадимся, — предложил я.

Каноэ направилось в бухту. Мы вышли на берег. Было так тихо, что мы слышали, как у подножия вулкана шелестела трава под ласковым дыханием муссона.

— Хорошо бы подняться к самому кратеру, — сказал я.

Энно испытующе посмотрел на меня.

— Это далеко.

— Ничего, каких-нибудь три часа ходу.

Мы начали подъем, постепенно углубляясь в настоящий тропический лес. И как только нашлось ему место на склоне, который казался таким зеленым и приветливым издали! Уже через час Энно пустил в ход большой нож, который он захватил с собой. Приходилось прокладывать путь через густые заросли. Слева и справа от нас доисторические джунгли. Нас встречали реликты прошлого: древовидные папоротники, огромные хвощи, гиганты-плауны. Все здесь напоминало о миллионах лет, о жаркой влажной колыбели удивительных растительных форм, лишь кое-где переживших свою эпоху.

Так мы добрались до вершины холма, потом спустились в долину с высохшим руслом ручья. На другой стороне русла я увидел застывшую лаву. До кратера было еще далеко. Только теперь я заметил, что гора над нами курилась. Энно вопросительно посмотрел на меня и кивнул головой, указывая на ее вершину.

— Пойдем, — сказал я.

Подъем стал круче. Лес кончился, попадались места, где даже трава не росла. Мы оба начали уставать, но я обязательно хотел добраться до кратера. Через полчаса нас окружил туман. Моросило.

Мы иногда останавливались для отдыха. Мне показалось, что под ногами стало тепло. Жар земных недр давал о себе знать.

Туман становился реже, прозрачнее. Последняя сотня метров — и перед нами обрыв, крутая стена кратера, уходящая вниз. Сквозь клубы дыма и пара мы увидели кипящую магму и услышали ее неровное дыхание. Земля здесь была мертвой, выжженной, лишь метрах в тридцати от нас ютились меж камней кустики вереска. Я как зачарованный смотрел вниз.

— Пора, — сказал Энно.

— Подождем, куда спешить.

— С такими горами шутки плохи.

— Успеем.

— Мы вряд ли дождемся извержения. — Энно пристально смотрел на меня. — Они бывают здесь не чаще чем раз в несколько лет.

Вот он как заговорил! «А тогда, — подумал я, — когда Валентина… все они тоже были рассудительны и так же вот осторожны?»

— Энно… — сказал я и почувствовал, что не смогу продолжать: наверное, сказывалась высота и усталость. Сладковатый дым поднимался со дна кратера. Глубокая мрачная пропасть казалась миражем.

Он молчал.

Прошла минута-другая. На мое плечо легла его рука. Мы начали спускаться, обходя дымящиеся трещины, каменные глыбы, спотыкаясь в тумане, который встретил нас ниже.

К вечеру прояснилось, выглянуло солнце, открылся вид на море и бухту, где нас ждало каноэ. В закатном свете мы различали полосы морских течений, бегущих вдоль берега. Мы добрались до сухого русла, вошли в лес. Стемнело. При свете фонарика продолжали идти к берегу. Каменные глыбы, поросшие мхами и лишайниками, преграждали дорогу, я упал и больно ушиб колено. Мы остановились. Над головами — бирюзовые звезды, а за спиной у нас высилась гора, затмившая полнеба.

Наконец мы добрались до каноэ. Я невольно вспомнил легенду, записанную на песчинке, которую когда-то нашла Валентина. Тот остров был совсем другим — светлым и просторным.

* * *

Стоило мне увидеть красавицу «Гондвану» на рейде — и я опять вспомнил прогулки на «Дельфине». И Валентину.

Она не утратила для меня ореола неизведанности и волшебства. Меня не покидало ощущение калейдоскопичности событий и встреч. Но у нее был необъяснимый дар: она оставалась сама собой. И в моей памяти тоже. Я думал о ней, а она казалась все тем же, чем была когда-то, Валентиной. С наивно-пленительными губами, неотбеленным льном волос, серыми глазами, которые могли так широко раскрываться, что за ними угадывался неповторимый, девственный, просторный мир. А если она смеялась, то глаза темнели, странно сужались и светились голубоватым огнем. Я замечал его, даже когда она опускала ресницы.

Представлялось мне, что волосы ее спутаны, как осенняя листва на сильном ветру, такие же прохладные и влажные и похожие на нее цветом. В ней было так много от упругости земли, от весенних холмов и первых проталин с подснежниками, что я подумал: не подыскать другого, лучшего сравнения. Олицетворение одной из стихий: сила и слабость в светлых глазах-озерах… и руки как березы.

Подол цвета травы с морщинами и складками — это как будто зеленели лощины; тугие волны ветра с налету измяли легкие живые покровы. Пролетел шквал — приклонил две сосны с бронзово-желтой шершавой корой. Ветви касались песка; иглы так внятно шуршали, что в ушах стоял немолчный шум. Или это волны шумели, набегая на берег?

Следы на песке. Брошены белые туфли с бантами — они запутались в волосах Валентины… Коричневые соцветия бровей с оттенками спелого тмина, ржи, сухого хмеля; две влажные полоски ресниц и тонкая, как стрела, морщина на лбу с каплей морской воды, с рассыпанными, как мука, кристалликами соли у переносицы… Землистые серые губы с облетевшей кожей — еще одно жаркое напоминание о наготе весенней земли.

АИРА

В долгом сне к ней приходили радостные минуты: она снова была Аирой. Губы ее готовы были приоткрыться, чтобы произнести заветные слова: мраку уйти, электрическим призракам — сгинуть, сердцу — оттаять. Она читала стихи и пела. То были мимолетные проявления жизни, странная мечта, на миллионную долю градуса она повышала температуру тела — ведь мечта уходит от нас последней.